Гавайцы как торговцы и потребители
В то время как Небесный Император не нуждался в английских товарах, на Гавайских островах короли и претенденты на престолы по причинам, связанным с их собственным небесным статусом, вынуждены были потреблять их в безумных масштабах. Их алчность не ограничивалась товарами европейского материального производства, которые они обычно предпочитали своим собственным, – им нужны были персоналии великих людей Европы, чьи имена и привычки они перенимали как символы своей собственной знатности. В том же 1793 году, когда Чиен-ланг похвалил вассального короля Англии за надлежащее выражение покорности, три сильнейших гавайских короля назвали своих сыновей и наследников «Король Георг» . Агент американской пушной компании так описывает спортивные соревнования в Гонолулу в 1812 году:
На беговой дорожке я видел Билли Пита, Джорджа Вашингтона и Билли Кобета, идущих вместе самым непринужденным образом и, по-видимому, обсуждающих что-то по секрету. В это время в центре другой группы Чарли Фокс, Томас Джефферсон, Джеймс Мадисон, Бонапарт и Том Пайи общались друг с другом не менее дружелюбно.
Через десять лет гавайский «Билли Пит», он же Каланимоку, на самом деле станет «премьер-министром» объединенного королевства Гавайских островов, а его братья «Кокс» Кииуноку и «Джон Адамс» Куакини – губернаторами островов Мауи и Гавайи соответственно.
Очевидно иностранцы, по именам которых гавайские вожди строили свое самосознание, были для них отнюдь не дезорганизованными варварами с края земли. Напротив, они пришли с неба из-за горизонта, из мифической Кахики – небесной заморской родины богов, святых вождей и всего хорошего, созданного культурой. Как и королевские предки, которые принесли пищу, ритуалы, табу, – словом, средства существования человеческой жизни и различия общественной иерархии, белые, или Хаоле, были восприняты как носители цивилизующей и волшебной силы. Неразрывная связь иностранного происхождения и гавайской власти продолжала формировать политическую и общественную жизнь Гавайев на протяжении значительной части восемнадцатого века.
Начиная с капитана Кука, искавшего северо-западный путь в Азию, Запад проникал на Гавайи только в связи с китайской торговлей. Но практически все черты взаимодействия культур на Гавайях были диаметрально противоположны тому, что встретили европейцы в Китае. Макартни отказался падать ниц перед китайским императором, потому что это нанесло бы ущерб чести его короля. Когда же капитан Кук сошел на берег острова Кауаи, гавайцы сразу же пали ниц перед ним, как они делали перед высшими вождями, именуемыми акуа – «боги». Великие гавайские вожди наперегонки принимали имена и повадки европейцев, потому что, в отличие от Небесного Императора, Уникального Человека, они постоянно конкурировали друг с другом и в своей божественности были практически равноценны.
Традиционно гавайские верховные вожди соперничали за родовой статус и право табу посредством стратегических браков с женщинами знатного происхождения и человеческих жертвоприношений, для которых использовались соперники королевской крови. Такие подвиги, по видимости, являются отражением в общественной практике теории власти, закодированной в мифе и разыгрываемой в ежегодном ритуале – узурпации власти воином-выскочкой, который, согласно архетипам, должен быть чужаком. После победы над богом или правителем с древней родословной, он должен также захватить его священную жену. Мир политики в этом случае выглядит как практическая версия мифа: транспозиция полинезийской схемы захвата матери Земли (святой жены) у бога (властвующего правителя) человеком и для человека (воином-узурпатором). Но устроенная на таких принципах борьба за власть становится постоянной и не ведет к победе ни одной из сторон. Долгая история стратегических браков привела к тому, что все вожди могут доказать родство (по той или иной линии) с одним и тем же божественным предком. Генеалогические аргументы вырождаются в пустые споры и не порождают право. В системе политической иерархии возникает подобие энтропии, так что амбициозный претендент, указывая на какую-либо линию своей родословной, может считать себя выше своих соперников, в то время как они на таких же основаниях считают себя выше него. В старые добрые времена вожди, имеющие много земли и подданных, всегда могли надеяться превратить эти активы в законное право первенства. Аналогичную роль играл приход европейцев на Кахики в конце 18-го века. Вожди стремились использовать торговые отношения с Западом и западные товары в качестве знаков отличия. Эта история, как в капле воды, отразилась в примечательном эпизоде, когда будущий покоритель архипелага Камехамеха формально приветствовал британского капитана Ванкувера, одевшись в тонкое китайское платье, которое он считал «наиболее ценной одеждой в своем гардеробе», потому что его предшественник (Каланиопуу) получил его в подарок от капитана Кука.
Появление американцев, наряду с англичанами и французами, в толпе торговцев в Гонолулу в 1812 году отражает важный поворот международного порядка транстихоокеанской торговли. К началу 19-го века янки-предприниматели перехватили у англичан торговлю мехами между северо-западным побережьем Америки и Кантоном, возможность которой открыл Кук во время своего третьего путешествия. Американские торговцы, отрезанные от британской Вест-Индии после Революции, обратили свои взоры к дальневосточным рынкам. Проблема была в том, что у них было очень мало серебра для покупки китайских товаров. По выражению Самуэля Эллиота Морисона, «найти что-нибудь для продажи на кантонском рынке было головоломкой, решение которой открыло бы путь к торговле с Китаем», и «Бостон и Салем нашли решение». Пожалуй, Морисон несколько преувеличивал, поскольку шкурки тихоокеанских ондатр и другие меха никогда не покрывали более 1/6 американских расходов на закупку китайских товаров. Остальное покрывалось пряностями, закупаемыми у купцов нейтральных европейских стран во время французской революции и наполеоновских войн. Постоянный отток серебра сделал столь же постоянным интерес американских торговцев в продуктах тихоокеанских островов, которые удовлетворяли бы запросам китайских потребителей.
Так началась погоня за сандаловым деревом, которое китайцы импортировали из Индии еще со времен династии Танг и использовали в изысканной архитектуре и поделках, а также для распространения духа набиравшего популярность буддизма, «божественно сладкий запах сандала доводил до человеческих органов чувств антидемонические свойства, сокрытые в его богоподобном теле». Тысячу лет спустя, благодаря немыслимым в их философии силам, скрытые свойства сандаловых деревьев Новых Гибридов, Гавайев и Фиджи, применяемые для изгнания китайских демонов, были превращены в чай, который в свою очередь превращался в денежные прибыли американских предпринимателей.
На Гавайях торговля сандаловым деревом пришла на смену торговле «прохладительными напитками», уже успевшей превратить острова в «великий караван-сарай» на меховом торговом пути с северо-западного побережья Америки в Кантон. Одной из причин этого было стратегическое положение островов, другой – тот факт, что гавайские вожди гораздо лучше могли организовать поставки провизии для кораблей, чем индейские вожди северо-западного побережья. Я пишу «вожди» потому, что (как я уже показал ранее) они контролировали торговлю в своих интересах благодаря таким традиционным привилегиям, как право накладывать табу. Здесь достаточно сказать, что вожди могли накладывать свои требования одновременно на западных предпринимателей (оружие) и на гавайцев (рабочая сила и продукты) практически бесплатно. К 1810 году повелитель острова Гавайи Камехамеха благодаря преимуществам в контроле западной торговли, которые шли еще от капитана Кука, объединил острова архипелага в единое королевство. Сандаловое дерево вот-вот должно было стать основным товаром в торговле архипелага. Для американцев оно стало еще важнее к 1820 году, когда спрос на меха упал, а торговля сандаловым деревом буквально разожгла традиционный конфликт между королем и нижестоящими вождями, которые все больше и больше начинали использовать западные товары в качестве символов своего величия. Соперничество было столь серьезным, что белые аналитики предсказывали развал царства после смерти Камехамехи, тем более, что в прошлом было множество прецедентов такой децентрализации. Но смерть Камехамехи в 1819 году, синхронизировав политический цикл Полинезии с капиталистическим циклом, дала старт безудержной гонке потребления среди гавайских сильных мира сего.
В 1818-1819 годах Америка была во власти финансового кризиса. Дефицит специй толкнул купцов Новой Англии к использованию сандалового дерева как средства торговли с Китаем. После этого американцы:
Роем слетелись на острова, привозя с собой все: булавки, ножницы, одежду, кухонную утварь, кареты, бильярдные столы, яхты и всеми силами стараясь поддержать среди гавайских вождей дух спекуляции на лихорадочном уровне. Вожди покупали не медля. Если у них не было сандалового дерева, они давали векселя.
Покупали вожди немедля. Задержка была только с оплатой. Документы того времени создают впечатление буффонады, поставленной на тропической сцене и богато обставленной плодами мирового разделения труда: толстенные полинезийские знаменитости, одетые в пестрые костюмы тонкого китайского шелка и английские плащи, проезжали по пыльным улицам Гонолулу в фаэтонах, запряженных в пони, мимо вытянувшихся слуг в набедренных повязках, сцены европейского ужина разыгрывались в домах, крытых соломой, за столами красного дерева, сервированных европейским серебром и хрусталем, где все прелестные вещицы были куплены в кредит. Простые люди входили в эту картину лишь в качестве группы поддержки – ужасная доля, если принять во внимание впечатляющую толщину гавайских вождей. Хотя многие из них стали христианами и ходили в церковь, они никогда не научились умерщвлять свою собственную плоть. Семья, правившая островами после смерти Камехамехи, состояла из пяти сестер и братьев, весивших от 110 до 160 килограммов. Символизируя собой контроль над землей, едой, людьми и средствами их производства – словом над всеми божественными силами, жир был прекрасен в гавайской системе. Зато за тяжелый труд по добыче сандалового дерева простые люди получали только плохую еду, а иногда не получали совсем ничего. Не получали они и доли в доходах от коммерческой деятельности. Их труд присваивался, как своего рода земельная рента, полагающаяся божественному «владыке земли».
Потребительская лихорадка элиты тем временем подогревалась двумя пересекающимися системами соперничества: с одной стороны американские купцы, конкурировавшие друг с другом за моду, с другой – гавайские вожди, у которых была постоянная конкуренция между собой. Купцы все время подсиживали друг друга, продвигая все более элегантные товары. Очерняя в то же время товары конкурента, они апеллировали к самолюбию вождя. Как пишет гавайский историк, «все вожди в то время стремились присвоить все почести себе». К концу 1821 года король и вожди владели «десятью большими элегантными бригами, не считая множества шхун и яхт, все они были куплены у американцев» (John C., United States Consular Dispatches, Honolulu, 31 Dec. 1821). Среди этих судов была баржа «Клеопатра» – богато отделанное протекающее судно, посланное бостонской фирмой, чтобы ослепить гавайскую знать. Король Лихолихо (Камехамеха II) согласился купить ее за 90 000$ сандаловым деревом, которое Баллард, агент фирмы в Гонолулу, так и не смог собрать (Bullard, Letterbook"). Однако Баллард писал в Бостон с оптимизмом: «Если вы хотите знать, как обстоят на острове дела с религией, могу сказать, что разрешены любые секты, а сам король поклоняется Барже» (там же. Ноябрь 1821 г.).
К этому времени король на самом деле формально отменил старую религию, однако это никак не касалось древней веры в божественное происхождение вождей. Именно в таком, божественном смысле они восприняли западное различие «обычных» и «престижных» товаров, отсюда шло и их стремление к изысканности, чей блеск отражал небесное сияние, которое они считали неотъемлемым атрибутом заимствованной идеи аристократичности. «Высылайте товары, бросающиеся в глаза», – писал торговец Джон Джонс своим поставщикам – «все новое и элегантное будет продаваться с прибылью. Грубые предметы не нужны» (там же 31 мая 1823г.); «за изысканную одежду здесь платят любую цену» (там же 10 октября 1822). Покупные товары были славным продолжением священных тел вождей, которые сами уже были увеличены до пределов, отпущенных им природой. Вся система мер и весов вождей строилась как продолжение их собственного тела, включая расходы на легионы старых слуг, призванных лелеять их тела и удовлетворять желания. Слуги вождя были чем-то вроде супер-организма, функцией многочисленных частей которого было обслуживание одной жизни, с которой они были связаны. В то же время, принимая во внимание традиционную неопределенность ранга вождя и энтропию системы иерархии, каждый вождь был склонен добавить новое измерение – коммерческую удаль, в которой он мог быть равен или превосходить соперника, быть таким же, как другие, или отличаться от них. Элитная экономика была ареной дифференциации, на которой индивидуальные различия разыгрывались между властями предержащими и потенциальными.
Отсюда вытекают другие важные черты полинезийского рынка: бесконечная гонка за новизной, безумная гонка за последней бостонской модой и запасание иностранных товаров, приобретенных в качестве символов «цивилизованного» человека. Другой торговец пишет своим бостонским поставщикам, что, продав пятнадцать кроватей, он полностью исчерпал рынок в Гонолулу, поскольку «они все одинаковые». Он добавляет также: «ваши лучшие шелка никому не нужны», потому что такие же шелка прибыли чуть раньше на корабле конкурентов, «а они [гавайцы] хотят рисунков, которых они никогда не видели раньше» (30 декабря 1829). Эта погоня за индивидуальными различиями была очень сильна после смерти Камехемехи – «каждый вновь прибывший везет лучшие и лучшие товары и те товары, которых гавайцы никогда раньше не видели, будут пользоваться спросом, а обычные нет» (4 июля 1821 г.). Именно потому, что коммерческие товары служили в качестве персональных отличий, им не было суждено попасть в руки обычных гавайцев. Их демонстративно загребали, копили и портили, но не выбрасывали, поскольку потеря приобретенной вещи значила бы уменьшение личности. Вожди не имели склонности посмотреть, что они уже имеют, даже когда что-нибудь требовалось для церемониальных целей. В таких случаях они предпочитали купить новое, даже если имели уже множество аналогичных предметов.
Нежелание этих людей расставаться с накопленным добром неизлечимо. К настоящему времени у них накопилось огромное количество вещей, которые гниют в сундуках и грязных домах, но которые вожди никогда не извлекают из своих запасников даже для собственного пользования. Король [Лихолихо] некоторое время назад, пожелав сшить себе новую одежду, купил несколько кусков ткани, хотя сотни таких же кусков гниют у него по сундукам (18 августа 1823 г.).
Что касается производства, то очень скоро выяснилось, что гавайские вожди с их безудержным потреблением не могут конкурировать с наступающим капиталистическим способом эксплуатации природных ресурсов островов. Как сказал Адам Смит, «редко случается, что крупный собственник оказывается крупным преобразователем». Правящие вожди гораздо лучше справлялись с накоплением товаров, чем с принуждением других людей платить за них. Даже если бы вожди имели склонность инвестировать в производство, у них ничего не было бы, кроме барахла и долгов, за которые населению надоело расплачиваться принудительным трудом, пожалуй, даже раньше, чем сокращение численности населения сделало такие инвестиции невозможными. Вожди тоже вымирали, что часто считается причиной перехода власти в руки белых. Но такие объяснения путают причину со следствием. Вожди устарели, как правящий класс, и просто не могли использовать даже доступные им общественные рычаги для воспроизводства самих себя. Столкнувшись с теми же несчастьями, вожди с островов Квакиутл вводили в ряды знати простых женщин и мужчин, поддерживая таким образом знаменитую систему потлачей в течение почти двухсот лет. Если у вождя Квакиутл не было дочери, через брак которой он мог передать имена предков и привилегии и таким образом создать долговечные союзы с другими кланами, он мог выдать замуж левую сторону своего сына или сделать кому-нибудь жену из своей собственной левой ноги.
Квакиутл
Ранние описания контактов с индейцами Британской Колумбии и Гавайями связаны с именами одних и тех же европейских исследователей: Кука, Ванкувера, Портлока и Диксона, Миреса, Колнета, Ибенайзера Таун-сенда, Питера Корни, но отношение Квакиутл к пришельцам в то время и позднее сильно отличалось от отношения гавайцев. Вот что было похоже: для индейцев богатство и власть тоже традиционно шли извне общества, особенно от моря и с неба; поэтому некоторые западные товары тоже были восприняты как ценность. Важным отличием было, однако, то, что в отличие от гавайцев, Квакиутл получали космические силы, не потребляя богатства рыночной экономики, будто бы делая их частью своего тела, а раздавая их другим, что должно было обозначать вбирание в себя других людей.
Торговля с Западом сделала возможным удивительный процесс «develop-man» на северо-западном побережье Америки, представляющий из себя развитие знаменитой системы потлач (раздача). Церемониальное, эстетическое, а также политическое, – это было тотальное развитие, которое 180 лет сопротивлялось такому же тотальному наступлению западного империализма, будь то в форме христианских миссионеров, законодательных санкций канадского правительства или капиталистических производственных отношений в лесной, рыболовной, консервной и развлекательной (проституция) индустриях. К Квакиутл нельзя было придраться в их поведении как рабочих или даже предпринимателей, но белые заламывали руки, видя, что индейцы делают с заработанным. А делали они вот что – собрав колоссальные количества одеял «Хадсон Бэй» и разного другого странного барахла, они устраивали колоссальные раздачи. В 1881 году первый индейский агент прислал отчет, в котором писал, что индейцы Квакиутл находятся в «состоянии апатии», из которого он должен попытаться их вывести. «Апатия» индейцев, как он ее описал, состояла в том что «они были окружены коробками с товарами, готовыми для потлача». Подытоживая тщательное изучение такого официального документа, Кодер пишет:
Много лет о Квакиутл писали как о трудолюбивых, но не прогрессивных по всем критериям: предприимчивость, навыки, приспособляемость, продуктивность сочетаются с неспособностью воспользоваться этими замечательными качествами для достижения правильных целей или вдохновиться этими целями посредством правильной мотивации. Все выглядит так, будто Квакиутл используют новую культуру для своих собственных целей.
Эскалация потлачей с использованием одеял «Хадсон Бэй» началась с появлением Форт Раперта в 1849, достигнув 33 000 одеял в 1933 году, включая при этом такие траты, как 200 серебряных браслетов, 7000 бронзовых браслетов и 240 умывальников в потлаче 1895 года. Позднее в похожих пропорциях появились швейные машины, граммофоны и пляжные столики. Одеяла заменили выделанные шкуры и робы из кедровой коры, которые раздавались (хоть и в меньших количествах) в потлачах в прежние времена. Тип шкур, служивший раньше для обозначения положения в общественной иерархии, утратил свое символическое значение, видимо потому, что в роли дарителей, которую раньше играла знать, все чаще выступали простые люди и женщины. Для наших целей важен этот контраст между стандартизацией главного коммерческо-престижного товара – одеял «Хадсон Бэй» у Квакиутл и погоней за разнообразием у гавайской элиты, которой требовался «узор, которого они раньше никогда не видели», и в планы которой вовсе не входило одаривать своими богатствами других. Отдавая заработанные одеяла другим, Квакиутл приносили присягу иным священным силам.
Охотники на море и на суше, индейцы жили, убивая. Они воспроизводили человеческую жизнь, убивая существа, наделенные чувствами, считая их под шкурами и звериными обличьями такими же личностями, как и они сами. Животные происходят от тех же предков, что и люди, и являются членами универсального общества. Жизни людей и животных взаимозависимы, ведь животные по своей воле отдают себя в жертву индейцам лишь потому, что люди знают как обеспечить возрождение своей жертвы посредством ритуалов уважения к ее останкам. Это цикл реинкарнации, который обычно проходит через человеческую фазу, когда животное используется в пищу. Возможно, это странные воззрения, но они играли критическую роль в торговле пушниной и потлаче. Раздача звериных шкур, надеваемых получателем как халаты, – потлач, был именно таким ритуалом реинкарнации, организованным в форме общественного события. Вспомните, что животное под шкурой – человек. Соответственно, раздача шкур как одеял воссоздает животное-жертву в живой, человеческой форме, более того, воссоздает в больших количествах и в уважительной форме, в качестве обработанных, культурных товаров. Очевидно, что, вступив в торговлю пушниной, индейцы должны были шкуры отдавать. Что же в тотальности их способов производства и воспроизводства заставило их принять полосатые шерстяные одеяла в качестве «экономического» эквивалента?
Одеяла «Хадсон Бэй» имели некие дополнительные силы, скрытые в их скромном виде. В потлачах вожди раздавали их для подтверждения своих привилегий, для приращения величия своих имен. Одеяла представляли собой достижения вождя в накоплении «навалк» – обобщенной жизненной силы, которая, согласно мифам, может убивать врагов без усилий, воскрешать мертвых и творить чудеса в охоте и приобретении богатства. Именно так, по словам индейцев, дары «поглощают» получателей – вождей, происходящих из других кланов и племен. Дело идет о некоей силе включения, попытки иерархии, которая также проникает через границы обществ.
Именно благодаря переводу в общий эквивалент – одеяла, появилась возможность сравнить уникальные привилегии предков разных кланов Квакиутл. Появился материальный критерий «навалака» (95). Каждый клан наделен своим особым и неотчуждаемым набором привилегий, которыми был одарен основатель клана. Типичная история гласит, что некое животное спустилось с небес в определенное место на побережье, сняло свою звериную маску и стало человеком – предком клана. Сама маска – одно из постоянных сокровищ клана, так же, как и определенные тотемные шесты, опоры дома, резные шкатулки, блюда для пиров и имена, определяющие место и старшинство в порядке потлача у Квакиутл. Будучи средствами и символами существования клана, творцами пищи и богатства, эти «драгоценные вещи», как заметил Марсел Маус, «заключают в себе продуктивные свойства». Вождь, обладающий ими, воссоздает себя как предка и преодолевает таким образом пространство между настоящим и прошлым, человеком и духом, он способен преодолеть парадигматическую границу жизни и смерти.
Таким образом, героическое преодоление смерти является способом культурного производства Квакиутл. Разумеется, он описывает охоту, которая не только создает жизнь из смерти, балансируя на краю cannibalism generalize, поскольку животные, по большому счету, люди. Но и шаманизм, и война, и торговля, и браки, и церемонии зимнего солнцестояния – все это аналогичные и взаимосвязанные проекты подвига, включающего в себя покорение мощных сил за пределами общества и превращения их в благотворные источники человеческого существования. Аналогично в политике Квакиутл вожди увеличивают «вес» своих фамилий, присваивая привилегии других кланов и племен – внешних сил, которые они могут в конечном счете подтвердить раздачами в ходе церемоний потлача, который в свою очередь подчинял («проглатывал») имена и претензии соперников. Даллабаун обобщает эти сходства в определении силы:
Сила должна быть приобретена... Способ получения силы всегда включает преодоление границы категорий. Например, человек покидает побережье (где находятся деревни) и уходит далеко в лес, чтобы добыть сокровище. Или он совершает длительное морское путешествие, чтобы получить силу через заключение брака от своего тестя. Самый радикальный способ преодоления границ (и потому источник самой уважаемой силы) – имитация предка-основателя клана (инициируемая во время зимних церемоний). Таким способом человек превращается в духа (принимает его имя и силу).
Сделки со властью использовали второй фонд привилегий (тлогве), в общих чертах схожих с исходными сокровищами клана, но отчуждаемых, поскольку сами были получены в героических схватках предков с духами моря и леса. Самой важной из таких привилегий было право церемониального представления во время зимнего солнцестояния, в котором разыгрывалась сцена подвига предка. Контекст этих представлений также выходил за границы клана. Празднования организовывались по линии ритуальных обществ. Переговоры, касающиеся приобретенных привилегий, были решающими ходами племенной политики. Истории семей были хрониками достигнутых таким образом побед в браках и войнах. Вожди получали сокровище от благородных тестей при заключении брака в виде уплаты так называемого брачного долга родителями невесты и в войне через право победителя захватить церемониальные почести, полагавшиеся побежденному. И в том и в другом случае получение сил за пределами границ общества представляет собой очеловеченную версию подвигов легендарных героев в сверхъестественных внешних мирах. Зять относится к своему тестю, как воин к жертве или как герой к духу своего предка. Квакиутл так говорят о браке: «Вожди ведут войну против принцесс племен». Целью амбициозного вождя было жениться на дочерях всех других вождей. Для этих других брак дочери с сильным вождем и передача ему дополнительных привилегий часто были практически альтернативой войне. А для набирающего силу вождя визиты многочисленных родственников на потлачи после его брачных завоеваний «показывали что ты знатен, ты большой человек и состоишь в родстве со множеством разных племен. Вот что это значило». В результате многочисленных браков вождя его потомки могли с гордостью сказать в родословной: «Таким образом, я полон имен и привилегий и имею множество вождей и предков по всему миру».
Посмотрите на это собственническое выражение: брак позволяет присвоить новых предков. Он включает силу других кланов в силу твоего собственного. Остается лишь продемонстрировать наследство в церемонии потлача, превращая, таким образом, включение новых предков в охват современников. Надо ли говорить что одеяла, которые преодолевают границы между группами и собирают их в общности более высокого порядка, включают в процесс своего собственного производства все эти общественные качества? Даже лучше сказать, что они включают все эти качества в куда более сильной форме, поскольку одеяла «Хадсон Бэй» – это продукт последовательных сделок жизни и смерти в охоте, индейской и иностранной торговле. Представляя уникальную силу рода (навалак), подсчитанные и розданные одеяла позволяют сравнить на одних весах величие имен вождей и клановые привилегии (тлогве), которые иначе несоизмеримы. Каждый клан имеет свои собственные уникальные силы, идущие от своего независимого источника – легендарного предка, ассоциированного с территорией. В этом смысле политическая космология Квакиутл противоположна гавайской. На Гавайях святая сила предков в конечном счете едина, объединена общим происхождением в единой генеалогии. Отсюда и политическая проблема, решению которых гавайские вожди посвятили геркулесовы усилия потребительства в период торговли сандаловым деревом. Чтобы выделить свои притязания на священную силу, им нужны были такие западные товары, которых ни у кого нет. Таким образом, количественные градации своего положения вождь превращал в качественные различия. Индейцы же требовали все больше и больше одного и того же товара – стандартизированного знака универсальных сил, который с помощью публичных раздач позволял количественное сравнение качественно разных сверхъестественных сил разных кланов. Развитие капиталистической торговли открыло новые горизонты социального величия для вождей Квакиутл и положило начало захватывающему процессу местного «develop-man».
